Ключевые слова: белорусская и русская литературы, трансформация, Чернобыль, европеизация, «Тутэйшыя», апология нации, остракизм, художественное самовыражение.

Key words: Belarusian and Russian literatyres, ‘transformation’, Chernobyl, ‘europization’, Tuteishie (Natives), nation apology, ostrakism, artistic expression.

 

РЕЗЮМЕ

Символическое начало процессов «трансформации» в Беларуси связано с годом 1986, годом Чернобыльской катастрофы. В белорусском контексте этому термину наиболее соответсвует термин «европеизация», введённый в обиход ( уже во второй раз с начала ХХ века) новым поколением социально активных писателей, которые самореализовались в 1986 – 1988 гг. в рамках первого постсоветского объединения молодёжи «Тутэйшыя» ( здешние, местные). В их декларациях и художественной практике парадоксально соединились апология нации и остракизм по её адресу, предпочтение «наднационального языка» художественного высказывания.

 

Resume

Symbolic beginning of the process of ‘transformation’ in Belarus has coincided with the year 1986, the year of chernobyl disaster. In Belarusian context it is a term ‘europization’ that should be regarded as the synonym to the term ‘transformation’. This term was introduced (already for the second time from the beginning of the 20th century) by a new generation of socially active writing people. They made themselves identified in the years 1986 – 1988 within the first post Soviet youth association Tuteishie (Natives). In their aesthetic declarations and creative works they combined, in a most exemplary and paradox manner, nation apology, its ostracism and preference for «beyond national» language of artistic expression.

 

 

Процесс глубоких общественно-политических и культурных перемен в посткоммунистических странах в славистике принято обозначать термином трансформация. [ 1: т. 1: 7 – 30]

Символическим началом этого процесса для всех культур СССР стал не 1989 год ( как в ряде стран Европы), а более рання общая дата – год 1985, известный началом горбачёвской политики гласности и перестройки. Однако уже 26 апреля 1986 года произошла глобальная катастрофа на Чернобыльской АЭС, и «менее недели понадобилось, чтобы Чернобыль сделался проблемой всего мира» [ 2: 6-7.] Однако более всех стран мира от Чернобыля пострадала Беларусь. Именно для нас, в отличие от Украины и России, которые также серьёзно пострадали), эта крупнейшая технологическая катастрофа сделалась национальным бедствием: по масштабам радиоактивного поражения и массового переселения людей, загрязнения окружающей среды и отчуждения заражённых территорий, по глубине, по значимости перемен в мировосприятии и в психологии «послечернобыльского» человека.

Таким образом, для Белоруссии точкой отсчёта нового времени сделался не 1985 и не 1989, а скорее 1986 год. И это, окрашенное Чернобылем время, оказалось настолько трагичным, что даже такие события, как распад СССР и появление новой формы белорусской государственности – суверенной Республики Беларусь 27 июля 1991 года – примерно на десятилетие (во всяком случае, в литературе) попали в тень чернобыльской темы. Само понятие «Чернобыль» и в публицистическом, и в художественном осмыслении быстро превратилось в определённый концепт. Катастрофа на ЧАЭС сделалась символом зла, порождённого тоталитарной системой. Это зло подчинило себе даже будущность Беларуси, наконец, приобрело апокалипсические масштабы (вспомним из белорусской прозы, например, документально-художественные книги «Апакаліпсіс па графіку» А.Адамовича, 1992, «Чарнобыльскую малітву» С.Алексиевич, 1997, 1999; романы В.Карамазова «Краем белага шляху», 1997, «Бежанцы», 1991, Ю.Станкевича «Любіць ноч – права пацукоў», 1998; повести В.Козько «Выратуй і памілуй нас, чорны бусел», 1991, В.Быкова «Ваўчыная яма», 1998; рассказы И.Пташникова «Львы», 1997, А.Федоренко «Бляха», 1994, и др. (К слову, белорусская литературная критика живо откликнулась и на публикацию «Марии с полынью в конце столетия» В.Яворивского, одного из первых авторов, глубоко раскрывших чернобыльскую тему глазами и сердцем украинца). Постсоветский аксиологический кризис наиболее адекватно осознавался в литературе Беларуси именно посредством популярной метафоры – «духовный Чернобыль».

В условиях национального бедствия прощание с метанарративами былых времён было особенно драматичным. «Маленький» человек не хотел быть оставленным наедине с бедой, в массовом сознании жила ностальгия по «семье единой» советских народов», стереотип «старшего брата» (России), сильной и богатой, способной помочь, спасти. Однако жестокая реальность разрушала иллюзии. Она обостряла проблемы национальной консолидации, поисков новой, постсоветской национальной идентичности, особенно после провозглашения независимости в 1991г.

Если же вести речь о национальной писательской элите, то она оказалась готовой к переменам. Духовное родство «общесоюзной» интеллигенции лишь проявилось более определённо. Например, уже ушедшие Алесь Адамович, Василь Быков, а сегодня Светлана Алексиевич – это те белорусские писатели, которые чувствовали поддержку «России Дмитрия Лихачёва и Дмитрия Сахарова» (выражение Быкова) в те моменты своей жизни, когда она, поддержка, оказывалась решающей. В этом смысле весьма актуально звучат слова Дмитрия Сергеевича Лихачёва о том, что «соседство литератур делает возможным ускоренное развитие отдельных литератур и преодоление ограничений национальных литератур. Эти возможности ещё не реализуются, но они всё более и более расширяют степени свободы литературы, возможности её творческого выбора». [3: 193] Уместно проиллюстрировать сказанное уже историческим эпизодом из воспоминаний Василя Быкова о том, как он стал писателем-билингвом. Принимая к печати в «Новом мире» повесть «Атака с ходу» («Праклятая вышыня», 1968), А.Твардовский и В.Лакшин советовались, кто бы мог с авторского «русского подстрочника» повести сделать её полноценный перевод. «Лакшин сказал, – вспоминает Быков, – что перевод мог бы сделать Дудинцев, недавно раскритикованный за роман, он сидит без работы. Твардовский глянул на него с укором: «Ага, значит, так: автор Быков, редактор Твардовский, переводчик Дудинцев? И вы хотите с таким трио напечатать повесть?» Все засмеялись […] Тогда, после недолгого раздумья Александр Трифонович говорит: «Вот, пусть Василь сам поработает над русским текстом, хорошенько вычитает, Анна Самойловна [Берзер, сотрудница редакции «Нового мира»] поможет. А мы посмотрим». Так, заключает Быков, его и сделали на многие годы переводчиком собственной прозы. [4: 226] Достоянием истории – безусловно славной истории русской и белорусской литератур – сделалась и номинация Василя Быкова на российскую Букеровскую премию (1997, за повесть «Полюби меня, солдатик»), и присуждение ему российской независимой премии «Триумф» (2000, за повесть «Волчья яма»). Столь высокая оценка поддержала писателя, жившего в те времена в Швеции (1998), Финляндии (1998 – 1999), Германии (2000 -2002), Чехии (2002 -2003) .

На рубеже ХХ –ХХІ веков писатели не только обрели новую свободу, но и утратили часть былых возможностей, касающихся доступности живых литературно-культурных контактов, материальной поддержки культуры на государственном уровне. Уже в 80-90-е гг. ХХ века произошло очевидное размежевание белорусских литераторов. Примером его могут быть позиции двух Народных писателей Беларуси, двух «шестидесятников»: ностальгически-советская Ивана Петровича Шамякина (1921 – 2004) и национально-демократическая уже называвшегося нами Василя Владимировича Быкова (1924 – 2003).

Очевидно, однако, что трансформация открыла новые перспективы прежде всего для творческой молодёжи. Молодая интеллигенция достаточно быстро восприняла мироощущение, которое можно назвать постмодернистским. В эстетическом поле синонимом термина трансформация в белорусском контексте следует считать термин европеизация. Он был выдвинут (уже во второй раз с начала ХХ века) новым поколением социально активных литераторов. Они заявили о себе в 1986 – 1988 гг. в рамках первого послесоветского объединения молодёжи «Тутэйшыя» («Здешние»). В их эстетических декларациях и творчестве парадоксально и очень показательно соединилась апология нации с остракизмом по её адресу и предпочтением чрезвычайно свободного языка художественного высказывания. Так, например, неслыханная, шоковая для белорусского контекста открытая сексуальность Адама Глобуса в ряде случаев всё же обнаруживает своё родство с белорусской мифологией, с таким героем, как домовой «дамавік», или «хатнік» по-белорусски (в циклах новелл «Дамавікамерон» и «Новы Дамавікамерон»); комикс «Дзікае паляванне» Адама Глобуса и Владимира Степана популяризует почти сакральный национальный сюжет Владимира Короткевича из его повести «Дзікае паляванне караля Стаха» («Дикая охота короля Стаха»); а целый ряд прозаических и драматургических детективов и триллеров Адама Глобуса, Мирослава Шайбака и Максима Климковича есть не что иное, как остроумная травестация серьёзных проблем национально-культурного возрождения. Характерной, знаковой следует считать и герменевтическую ( по определению автора) драматургию Сергея Ковалёва. Его пьесы («Чатыры гісторыі Саламеі»/«Четыре истории Саломеи»; «Трышчан, або Блазны на пахаванні»/«Тристан, или Шуты на похоронах»; «Францішка, або Навука кахання»/«Франтишка, или Наука любви»; «Стомлены д’ябал»/ «Уставший дьявол» и другие) отличаются от римейков, а также от произведений миноритарного театра тем, что можно назвать просветительским пиететом перед национальной классикой. Предметом своеобразного возобновления (деконструкции, игрового переосмысления, травестации) в созданиях Ковалёва являются почти сакральные, но, по большому счёту, основательно забытые, почти не востребованные потомками памятники белорусской литературы. Важно, что содержательность прецедентных для С.Ковалёва белорусских текстов («Аповесць пра Трышчана»/ «Повесть о Тристане» ХУІ века, польскоязычная драматургия Франтишки Уршули/Урсулы Радзивилл ХУШ в., польскоязычные мемуары Саломеи Русецкой-Пильштыновой ХУШ в., другие образцы белорусской литературы, среди которых есть и латиноязычные) действительно затемнена временами забвения, поэтому авторская маркировка пьес С.Ковалёва «герменевтические» воспринимается как мотивированная вполне.

Следует отметить, что период группового появления молодых в литературе, в объединениях со своими европеизированными манифестами, художественной практикой, перформенсами, оригинальными малотиражными изданиями и яркими лидерами – от сравнительно «консервативных» «Тутэйшых» и «ТВЛ» («Таварыства вольных літаратараў») до «левых» транслогистов и Бум-Бам-Літ-а, можно сказать, завершился созданием Другога фронту мастацтваў/ Второго (Иного) фронта искусств, с соответствующим издательским проектом Schmerzwerk. В творчестве этого поколения наконец осуществился триумф безусловного полицентризма, включая реалии так называемого «ближнего круга», очень личного мира на первом плане. Осуществилась апология индивидуализма – переживаний, чувствований и эксцессов любого человека, маргинала (в творчестве Альгерда Бахаревича, Змитера Вишнёва, Виктора Жыбуля, Джети и других, а также немного старших – и ещё определённых в своих жанровых предпочтениях – Славомира Адамовича, Юрия Гуменюка, Юрася Пацюпы; в «женских» повестях Ольги Куртанич и «мужском» постмодернистском романе Игоря Бобкова; в философской эссеистике В.Акудовича, Ю.Борисевича, С.Рублевского; в прозе А.Асташонка, П.Васюченко, Б.Петровича).

Однако здесь очевидным сделался следующий парадокс белорусского культурного пространства. ПМ-дискурс, атуализированный молодёжью, прежде всего противоречит архаической (с точки зрения хронологии), романтической задаче общенационального возрождения, которая всё ещё остаётся насущной для той же молодёжи, для все Беларуси современной, послесоветской. Приходится констатировать, что из-за столетий былой несвободы самосознание нации в целом не соответствует её статусу нации государственной, независимой. Соответственно и белорусская культура является очень непрочной почвой для деструктивных дискурсов. Новое в нашей культуре сложно корелирует, соотносится со старым.

Так, в белорусскую литературу в 1980-е годы активно возвращались имена и произведения репрессированых в ХХ в. писателей (от Вацлава Ластовского и Алеся Гаруна до таких классиков, как Янка Купала и Максим Горецкий – их отдельные произведения, возобновлённые купюры в ранее изданных текстах). Возвращались также имена и произведения белорусских писателей-эмигрантов послевоенных 40-х гг., вообще писателей белорусской диаспоры либо насильственно репатриированных и отбывших наказание в ГУЛАГе. Вместе с запретной ранее исторической информацией возвращалась национальная историческая символика, топонимика, религиозная обрядность. Всё это имело вид собирания национального достояния, определённой консолидации как почвы для выработки того самого понимания национальной идентичности.

Однако все эти процессы, повторимся, проходили противоречиво, с трудностями; общество всё же поляризовалось, и уже после 1994г. была возвращена как легитимная белорусская советская государственная символика, вновь обозначилась политическая писательская эмиграция и т.д.. Дискуссии велись даже на темы самого суверенитета Беларуси. Таким образом, инерция советского мироощущения в определенной общественной массе и во властных структурах оказалась сильнее стремлений к национально-творческому, государственно-образующему в европейском понимании этих приоритетов. Как же в такой ситуации чувствует себя молодой белорусский интеллектуал, который стремится к открытому диалогу на языке постмодернистского пространства?

С одной стороны, он артистически констатирует смерть белорусской культуры, «зацикленной» на проблемах национального возрождения, и делает эту культуру предметом тотального остракизма (одним из первых и наиболее выразительно сформулировал эту позицию Сергей Дубовец). С другой стороны, он начинает переосмысливать историю как метафорический карнавал (вслед за старшим А.Петрашкевичем с пьесой «Интернационал по-белорусски» – например, молодой А. Островцов с параболическим «коротким романом» по мотивам Плутарха «Сулла»; назовём также имена В.Орлова, Ю.Станкевича, А.Федоренко, А.Наварича).

В последнее десятилетие у нас популярным писательством сделалось такое, которое Н.Иванова назвала весёлостью «на площадке из бывших идеологем (с обезвреженной, «вынутой» идеологией)» [5: 239], отграничивая её от «серьёзности» соц-арта. Такую поэтику с неподдельным оптимизмом в белорусской литературе практикуют С.Минскевич, В.Жибуль, А.Ходанович. Последний в своей поэзии принципиально контаминирует белорусские концепты с инокультурными: например, в лимериках по мотивам Эдварда Лира пишет о белорусских провинциалах; развивает возглас Юрия Гагарина «Поехали!» в строку Адама Мицкевича из сонета «Аккерманские степи», которая в белорусском переводе звучит как «Паехалі! Ніхто не кліча»/ «Поехали! Никто не зовёт»; и так далее. Говоря же о центонной (цитатной) поэзии, назовём самого последовательного на этом поприще Ю.Пацюпу.

В заключение отметим, что в европейское культурное пространство белорусская литература 1980-х – 2000-х годов включается безусловно, хотя скорее парадоксально, чем непосредственным образом.

 

 

Літаратура

  1. Janaszek-Ivanickova H. Wstemp // Literatury sljwianskie po roky 1989. Nowe zjawiska, tendencje, perspektywy. Tom 1/ Transformacja. Warszawa: Dom Wydawniczy ELIPSA, 2005. – С. 7 – 30.
  2. Алексіевіч С. Чарнобыльская малітва. Хроніка прышласці: Дакументальная аповесць. Мн.: РГ АЛМФ «Гронка», 1999.- 224 с.
  3. Лихачев Д.С. Будущее литаратуры как предмет изучения// Лихачёв Д.С. Прошлое – будущему: Статьи и очерки. Л., «Наука», Ленингр. отд-ние.1985. С. 168 – 202. (Наука. Мировоззрение. Жизнь.)
  4. Быкаў В. Доўгая дарога дадому. Кніга ўспамінаў. Прадмова аўтара; Мастак А.Бохан. – Мн.: ГА БТ «Кніга», 2002. – 544 с.
  5. Иванова Н.Б.Бандерша и сутенер. Роман литературы с идеологией: Кризис жанра // Иванова Н.Б. Скрытый сюжет: Русская литература на переходе через век. – СПб.: Изд-во «Русско-Балтийский информационный центр «Блиц», 2003. С. 228 – 243.

 

 

Синькова Л.Д. Доминанты европейского художественного мышления в белорусской послесоветской литературе // Русистика и современное литературоведение: Сборник научных статей по материалам ІХ Международной конференции, посвящённой 100-летию со дня рождения академика Дмитрия Сергеевича Лихачева, г. Одесса, 4-7 октября 2006 г. / Ред. кол.: Е.М.Черноиваненко и др. – Одесса: Астропринт, 2007.   – С. 342 – 349.