Белорусская литература первой трети ХХ в. активно воспринимала идеи и поэтику модернизма, причем наиболее плодотворным для нее оказалось влияние импрессионизма и символизма. Среди знаменитых символистов можно выделить российских и норвежских авторов, чей опыт был наиболее востребован: это А.Блок, Л.Андреев, В.Брюсов, К.Гамсун, А.Стриндберг, творцы «новой драмы» Г.Гауптман и бельгиец М.Метерлинк, др.. Примером рецепции творческого опыта Александра Блока (1880 – 1921) является художественный мир белорусского поэта Владимира Жилки (1900 – 1933).

Владимир Жилка был яркой личностью с незаурядной судьбой, масштабной фигурой в белорусском литературном процессе. Он родился в селе Макаши, которое находится между городами Мир и Несвиж, с их живописной природой, богатой историей и замками Радзивиллов. С началом первой мировой войны четырнадцатилетний Жилка отправляется в Тульскую губернию, где поступает в Богородицкое агрономическое училище. За годы учебы (1914 – 1917) в нем окрепла симпатия к крестьянину, он сделался убежденным эсером. В это же время пришла и любовь к русской литературе, особенно к произведениям Глеба Успенского, Михаила Лермонтова, Александра Блока. Первые поэтические пробы пера были сделаны тогда по-русски. Вместе с тем отдаленность от родных мест   обострила у будущего поэта тоску по родине. Например, Жилка стал активным членом объединения «Беларускі Нацыянальны Гурт» в Богородицке. Сохранилось короткое письмо Жилки, в котором в 1917 г. он письменно обращался к БСГ («Беларускай Сацыялістычнай Грамадзе», революционно-демократической белорусской партии нач. ХХ в.) [2, с. 251]. В то же время любовь к литературе у Жилки оставалась непременной. Подчёркивая осведомленность друга в русской поэзии того времени, М.Кравцов (Костевич) вспоминал: «Жилка непрестанно декламировал стихи Блока, Брюсова, Рославлева, Коринфского, Бальмонта, Сергея Городецкого. Меня удивляла такая масса выученных им наизусть стихов…» [2, с. 282].

В 1917 г. Владимир Жилка вернулся в Белоруссию и стал деятельным участником и культурной, и политической жизни. Можно сказать, что история становления белорусской государственности переживалась поэтом как жизнь личная. В 1921 году, когда был подписан Рижский мир, когда определились границы Советской и Западной Белоруссии (именно Западную представлял Жилка), он был уже не только дебютантом на страницах Виленских периодических изданий (газеты «Беларусь», «Наша думка» под редакторством М.Горецкого, др.). Очень быстро он стал одним из лидеров поколения и признанным поэтом, автором многих текстов, которые сегодня мы считаем хрестоматийными («Беларусь», «Покліч», «Замчышча», «Палімпсест», «Віхор», и др.). В 1920 г. Жилка заболел туберкулезом, и сражался с этой болезнью все последующие 13 лет своей недолгой жизни. Ему доводилось пребывать в разных странах и городах. Отметим здесь Прагу, Пражский университет, где Жилка учился в 1923 – 1926 гг., занимался делами белорусского землячества, был активным членом пражской филии (филиала) «Молодняка» (литературного объединения с центром в Советской Белоруссии). В 1930 г. поэт был репрессирован, отбывал наказание в г. Уржум Вятской губернии, где и умер. Реабилитирован в 50-е годы ХХ в.. При его жизни был издан один сборник поэзии – «На росстанях», 1924 г. Наиболее полное на сегодня издание произведений Владимира Жилки – это «Избранные произведеня» («Выбраныя творы») из академической серии «Белорусская библиотека» («Беларускі кнігазбор»), 1998 г.

Поэзия Жилки в большой степени предопределена возрожденческим пафосом и белорусским романтизмом, неоромантизмом начала ХХ в. И если национальная идея была в известном смысле общим местом для белорусского искусства того времени, то очень личная реализация этой идеи выделяет в общем потоке творческую индивидуальность В.Жилки, глубину его лирических сюжетов. Говоря о существенном увлечении Жилки творчеством Блока, проследим рецепцию блоковских мотивов в лирике белорусского поэта в двух аспектах: 1) осмысление темы вечной женственности и рыцарского служения идеалу; 2) интимные переживания лирического героя.

Осмысление темы вечной женственности. Эту тему русского символизма Жилка соединил с молитвенным видением Беларуси.

Поэтика Блока сделалась для Жилки чрезвычайно важной в том отношении, что она демонстрировала опыт художественного сопряжения целых различных миров. Известно, что сочетать личное, интимное с космическим, мифопоэтическим в принципе умели как белорусские классики – предшественники Жилки, так и его современники, также внимательные к российскому, польскому и др. символизму (Я.Купала), импрессионизму (М.Богданович), авангарду (Вл.Дубовка), новой драме (М.Горецкий). Но именно Жилку наиболее впечатлил важный для российских символистов, богатый смыслами культ Прекрасной Дамы, что особенно ясно проявилось в лирике Жилки 1920-х гг. Об этом уже упоминали белорусские исследователи, и наиболее отчётливо – Владимир Колесник в монографии о Жилке: «В созданном Жилкой символичном образе Беларуси мы имеем неожиданное соединение трагедийной биографии с исключительной красой, чарами. Нетрудно заметить здесь определённую перекличку со стилистикой лирики Блока, со стихами о прекрасной даме. Жилка соотносит патриотическое чувство с интимным, образ возлюбленной при этом утрачивает приметы телесности и превращается в чисто духовный, эстетизированный символ прекрасного. Наложение двух образов, размывка их контуров и взаимные переходы производят впечатление чего-то неземного, чудесного. Беларусь выступает олицетворением возрождающей красоты, той красоты, которая, по мысли Перси Шелли, способна обновить мир, возродить человечество» [4, с. 219]. Далее В.Колесник, не единожды отмечая «блоковский след» в лирике белорусского поэта, в первую очередь последовательно акцентирует родной, белорусский контекст, определяющий для творческой личности Жилки. Мы же специально сосредоточимся на блоковских влияниях, существенно уточняющих и обогащающих общую картину.

Одному из своих прозведений Жилка адресовал эпиграф: «Все поют и поют вдалеке… А.Блок». Так начиналось стихотворение «Нікне ў імгле старана…», 1922: «Нікне ў імгле старана…» / Пільна сачу праз туман… / Нечая песня чутна, / Нечы зыбаецца стан… // Лёс даручыў палашу, / Моўчкі, даўно сцерагу… / Песня трывожыць душу, / Слоў зразумець не магу…» [2, с. 43].

Однако тот же эпиграф мог бы предварять целый ряд в лирике Жилки: «Дарма, што значны раны», 1922: «Дарма, што значны раны / Праз небагаты ўбор / І тужны, праз туманы / Відаць вачэй дакор, – // Яе аблічча светла, / Узорны – тканы пас, / І летуценні ветлы / Аб недалёкі час. < …> Малюся Ёй, упарты, / Палону тайна рад: / – Хай, верны, буду варты / Тваіх жабрачых лат. // Дазволь з Табою разам / Спаткаць нядзельны час, / Каб новай песні сказам / Хваліці Твой абраз!» [2, с. 45]; «Над нядоляй Тваей не заплачу», 1924: «Над нядоляй Тваёй не заплачу / І на свой не пажалюся лёс, / Хоць і ведаю – доля лядача / І балюча, часамі, да слёз. <…> Ні часіны не кінем змагання; / Не аслабне, не здрадзіць далонь: / Хто заквечаны кветам кахання, / Той нянавісці знае агонь. // Чым гусцей над Табой пацямнее. / Чым гусцей будзе крыж Тваіх плеч,- / Тым запальней здымацца ўзмацнее/ Мой кароткі караючы меч» [2, с. 66].

Нетрудно заметить, что неясные, неопределенные образы в этих стихах действительно обрисовывают почти неуловимую грань между явным и потусторонним, а также рефлексию вблизи этой грани. Здесь мгла, туман, чья-то чуть слышная песня, грезы, молчаливый страж, душевная тревога, молитва, тайный плен… Эти образы узнаются как блоковские, несмотря на то, что буквальных соответствий Блоку здесь нет. Есть символистская поэтика и своеобразный отзвук, диалог Жилки с гением Блока, есть заданная Блоком мелодика и психологизм. Ключевым в этом смысле является знаменитое стихотворение Блока «Вхожу я в темные храмы», 1902: «Вхожу я в темные храмы, / Совершаю бедный обряд. / Там жду я Прекрасной Дамы / В мерцаньи красных лампад. // В тени у высокой колонны / Дрожу от скрипа дверей. / А в лицо мне глядит, озаренный, / Только образ, лишь сон о Ней…. // О, я привык к этим ризам / Величавой Вечной Жены! / Высоко бегут по карнизам / Улыбки, сказки и сны. // О, Святая, как ласковые свечи, / Как отрадны Твои черты! / Мне не слышны ни вздохи, ни речи, / Но я верю: Милая – Ты»[1, с. 102].

Примечательно следующее. Осваивая мир Блока, Жилка стремился реализовать в утонченной речи все те же национально-возрожденческие порывы, поэтому место символистской Вечной Девы, Прекрасной Дамы у белорусского поэта занимает не менее «таинственная» и «женственная» Она – Беларусь. Ее атрибуты определены и понятны: сквозящие под небогатым убранством раны, крест плеч, тканый узорчатый пояс (деталь национального костюма). При этом возникает отчётливая рыцарская тема: лрический герой здесь и очарованный поэт, и рыцарь, который служит идеалу. Обещание без устали разить Ее врагов «коротким карающим мечом», не оставлять борьбы, не ослабевать, не предавать Ее звучит в большинстве стихотворений Жилки. Такое поклонение «одной меж дев и верных жен» более непосредственно, чем в творчестве Блока, соединялось с началом рыцарским.

В поэзии Блока рыцарство могло представляться куртуазным: таковы «темный рыцарь» («Бледные сказанья», «Насмешница», 1907), «милый рыцарь» («Тени на стене», 1907) [1, с. 287 – 288, 290 – 291].

Рыцарство у Жилки прежде всего было связанным со средневековой французской поэзией в традиционно-романтическом ключе. Эту поэзию Жилка хорошо знал и любил (со своей невестой, Риммой Маневич, переписывался по-французски). К тому же рыцарская тема присутствует в содержании исторического белорусского герба, на котором изображен всадник «Погони» со щитом и мечом в руке. Для Жилки это прежде всего рыцарь, защищающий Отчизну как женщину, может быть – и девушку, невесту, идеальную госпожу.

В лирике Жилки особенно выделяются стихи, в которых романтическое рыцарское начало главенствует, например, стихотворение «Наш лёс – бы кат з рукой забойнай» («Наш рок – палач, рука-убийца»), 1925 [2, с. 78 – 79]: «Наш лёс – бы кат з рукой забойнай. / Бязлітасней рука каго? / Ды ўмее вой адзін спакойна, / Без роспачы прыняць яго. // І ўмее вой цвёрдакаменна / Ўстаяць перад навалай злой / І ўсё губляючы, нязменна, / Данесці абавязак свой. // Губляць жа болей немагчыма / І зносіць болей немага: / Народ, Свабода і Радзіма, – / На ўсё прыйшла адна чарга. <… > // І покі сэрца поўна гневам, / І гнеў драпежней крумкача, – / Вітаю бой ваяцкім спевам / І звонам вострага мяча <…>». Здесь тема поединка с судьбой, историей звучит с   классическим для поэзии национального Возрождения пафосом. Вместе с тем фраза «Приветствую бой воинственной песней / и звоном острого меча» вызывает в памяти блоковские строки 1907 года: «Узнаю тебя, жизнь! Принимаю! / И приветствую звоном щита!» [1, с. 309]. Показательно, что эти почти идентичные (формально) высказывания особенно ярко подчеркивают концептуальные различия в художественных мирах русского и белорусского поэтов. В отличие от метафорического контекста Жилки-романтика Блок апеллирует к более далеким аллюзиям. Цикл стихов «Заклятие огнём и мраком», из которого взяты процитированные выше блоковские строки, посвящён Н.Н.Волоховой, и в контексте творчества Блока имеет своё прочтение. Мы выделили первое стихотворение этого цикла, первую и последнюю его строфы, – с безусловной темой поединка, которая звучит как своеобразный вызов жизни. «О, весна без конца и без краю – / Без конца и без краю мечта! / Узнаю тебя, жизнь! Принимаю! / И приветствую звоном щита! <… > И смотрю, и вражду измеряю, / Ненавидя, кляня и любя: / За мученья, за гибель – я знаю – / Всё равно: принимаю тебя!» [1, с. 309 – 310].

Продолжение рыцарской темы находим в следующих романтических строках Жилки: « … Калі ж нараз ад лучнай раны / Звалюся, сходзячы крывёй, / І вораг, перамогай п’яны, / Накпіць нягожа нада мной , – / Я і тады здалею гарда / Стрымаць гадзін апошніх золь, / Мая нянавісць і пагарда / Не ўдасць, не здрадзіць люты боль» ( «Наш лёс – бы кат з рукой забойнай»). Можно пересказать эту цитату следующим образом: «когда раненый, упаду, истекая кровью, осмеянный врагом, я и тогда смогу гордо выдержать горечь последних часов, не предаст меня лютая боль». Возможно, важным источником вдохновения для Жилки в этом случае было стихотворение Блока «Идут часы, и дни, и годы…», 1910, следующие его строки: « <…> И вдруг (так памятно, знакомо!) / Отчётливо, издалека / Раздался голос: Ecce homo! / Меч выпал. Дрогнула рука…// И, перевязан шёлком душным, / (Чтоб кровь не шла из черных жил), / Я был веселым и послушным, / Обезоруженный – служил. // Но час настал. Припоминая, / Я вспомнил: Нет, я не слуга. / Так падай, перевязь цветная! Хлынь, кровь, и обагри снега!». В тексте этого стихотворения Владимир Орлов отмечает отсылку к евангельской легенде (указание Понтия Пилата на Христа – Ecce homo, Се человек), а также выделяет «очевидное отражение эпизода музыкальной драмы Р.Вагнера «Тристан и Изольда»: умирающий Тристан срывает повязку» с глубокой раны [1, с. 720 – 721].   В стихотворении Жилки рыцарство более непосредственно, оно не предполагает блоковской разветвленной культурной семантики. В других произведениях Жилки о служении родине еще более акцентирована воинственная непримиримость героя, его готовность вступить в бой уже не мистический, а вполне конкретный; таковы стихи «Покліч», «Меч», «Віхор», «Ляпей жабрачы лёс….», «Праметэй». Здесь безусловная отсылка к своей стране, белорусской культуре определяет звучание символичных образов.

Рыцарское начало присутствует также в поэме Жилки «Ўяўленне» («Видение»), написанной в 1922 году, – здесь изображена «Беларусь на крестах трех революций».

В этом произведении ощущается некоторая эклектика. Наряду с важнейшими историческими реалиями присутствует стилизация под русских новокрестьянских поэтов, идеализация крестьянина, своеобразный пантеизм, в котором фольклорные образы совмещаются с христианской символикой; есть в поэме вполне футуристический, революционный порыв к новой жизни, в которой, по выражению Жилки, белорус «взошел» на карту Европы. Вместе с тем примечательна в поэме ХI глава, в которой символика Жилки ориентирована на символизм блоковского типа: «…Выходзяць дзяўчаты / Выгукваць вясну… / “Я славу вам, хаты, / На дзідзе вярну!” // Голас яе… / Бурай пяе… / Я ж вачэй не ўзніму, багавіца. / Толькі ўзрушаны думкі чамусь. / О, як соладка сэрцу маліцца: / Беларусь, Беларусь, Беларусь!» [2, с. 140 – 141]. Здесь Прекрасную Даму славит не инок, но рыцарь.

Образность первой строфы связана с белорусским контекстом – с фольклорным обычаем призывать весну, с образом романтического героя, который обещает возвратить родной земле утраченную славу. Далее же патриотическая тема делается очень личной, психологической. Здесь и голос как бы ниоткуда, звучащий, как буря, и робость перед идеалом, и смятение чувств, и экстатическая молитва.

В современной для Жилки белорусской литературе отчетливо звучала собственная богатая традиция поэтического видения Родины женственной, но образность такого рода были скорее символичной, чем символистской – если иметь в виду ее философскую подоплеку. Наиболее значимыми в белорусском контексте были известные образы «молодой Беларуси», Родины-матери Янки Купалы, Матери-страны Максима Богдановича и особенно женщины-Мадонны Богдановича же. Белорусские исследователи называют целый ряд имён русских поэтов, особенно близких Жилке в понимании этой темы: Некрасов, Блок, Бальмонт, Белый [7, с. 22 – 23]. Профессор В.Колесник (1922 – 1994), который был и остается самым авторитетным исследователем творчества Жилки, подчеркивал в жилковских образах родины черты блоковской «Незнакомки», таинственной красавицы-крестьянки [5, с. 12]. И все же от крестьянского Жилка скорее отталкивался; его привлекал у Блока не столько видимый «плат узорный до бровей» [1, с. 498, ст. «Россия», 1908], сколько образ инфернальный: «Ты и во сне необычайна. / Твоей одежды не коснусь. / Дремлю, и за дремотой – тайна, / И в тайне ты почиешь, Русь < … >» [1, с. 211, ст. «Русь», 1906].

В некоторых стихах Жилки символическая невеста рисовалась явно скорее в блоковском, чем в купаловском обличье, хоть белорусская, возрожденческая тема при этом никогда не исчезала полностью. В подтверждение сравним цитаты. У Блока – стихотворение «Мой любимый, мой князь, мой жених», 1904: «Мой любимый, мой князь, мой жених, / Ты печален в цветистом лугу. / Павиликой средь нив золотых / Завилась я на том берегу… // Я ловлю твои сны на лету / Бледно-белым прозрачным   цветком. / Ты сомнешь меня в полном цвету / Белогрудым усталым конем. // Ах, бессмертье мое растопчи, – / Я огонь для тебя сберегу. / Робко пламя церковной свечи / У заутрени бледной зажгу. // В церкви станешь ты, бледен лицом, / И к царице небесной придешь,- / Колыхнусь восковым огоньком, / Дам почуять знакомую дрожь… // Над тобой – как свеча – я тиха, / Пред тобой – как цветок – я нежна. / Жду тебя, моего жениха, / Все невеста – и вечно жена» [1, с. 139]. У Жилки – «Прыкляты», 1926: «Нявесты вусны шчыльна сцяты. / Не пасміхнецца жаніху. / Але не лічыць сэрца страты / І верыць даўняму шляху <…> // Праз ноч жаних мячом пазвоне – / Хвалёна будзь святое ймя! – / І ўчуўшы тупат ад пагоні / Здалёк, за рэчкамі дзвюма. // А ўсход ружова-светлы будзе, / Скудлачыць вецер пасмы хмар, / Калі пры звонаў перагудзе / Нявесты праяснее твар» [«, с. 95 – 96]; «Не трывож мае самоты», 1923: «Не трывож мае самоты, / Не збуджай пазбытых мук: / Не адкрыю я вароты / На твой позні, слабы стук. // Не скажу: «Ўвайдзі» – як раней, / Як даўней, калісь даўней, / Сэрца голас твой не кране, / Не абудзіць больш надзей. <…> // Там, дзе ў горах снежных, стромых / Толькі песні завірух, / Дзе шляхі адно свядомых, / Там мацнее мужны дух. // І даведайся: салодка / Закаханасці палон / Замяніць на бур паводку, / На віхур свавольны звон» [2, с. 56 – 57]. Как свидетельствует последний пример, в некоторых экстатических стихотворениях Жилки непостижимая героиня и влюбленный, закаханы в нее герой приобретают черты весьма определенные в контексте белорусской возрожденческой литературы 1920-х гг.

В блоковских «Стихах о Прекрасной Даме» связываются не только героиня и служение ей (с отсылкой к образу Любови Дмитриевны Менделеевой), но и поклонение Богоматери (что для Блока всегда, с детских лет было очень важным). Подобные мотивы, а также сам образ Девы Марии находим и в строках Жилки – о волшебном сне с непобедимыми слабостью, нежностью, хрупкостью и глубиной: «…Мне люба сніць (бязбурны дні!) / Аб шчасці гэткім квола-крохкім / І веславаць лятункам лёгкім / Па крышталёвай глыбіні. <… > // Якая слабасць і спакой, / Якая дзіўная суточнасць – / У свет нясці адну пяшчотнасць, / І ўсё змагаць адною ёй. // А мне маліць – мая Марыя, / Прымі малітвы маладыя / І яснасцю душы тваёй / Маю пахмурную напой» [2, с. 83, цикл «Вершы спадзявання» («Стихи упования»),1924 – 1925].

Двадцатитрехлетний белорусский поэт писал в своем дневнике: «…Хрыста, светлага Ісуса я заўсёды любіў. Знаю яго боскасць (хоць Богам ён мог і не быць) і знаю яго чалавечнасць… Люблю яго, як моладасць сваю, як казку, як легенду, як лёгкі сон, як летуценне, але люблю і як сімвал мае трагедыі, люблю яго за вялікі трагізм, за мукі яго, за раны, за крыж яго» [2, с.156]. (Отметим здесь реминисценцию блоковской строки «И звал тебя, как молодость свою» из ст. «О доблестях, о подвигах, о славе», 1908 [1, с. 378]). Юную героиню Жилки также хранит «ласковый, сладкий» Христос в стихотворении «З дзяцінства фіялкавых раніц» (текст не датирован): «З дзяцінства фіялкавых раніц / З юнацтва лілейнага дзён / Малітваў не знала, ружанец, / Нясла слугавання закон.// Ў вянкі завівала лятункі / Аквечвала ж кроплямі слёз, / І ў ночы прыносіў дарункі / Ласкавы, салодкі Хрыстос» [2, с. 123].

Так же, реминисценцией по отношению к блоковскому «Снова иду я над этой пустынной равниной», 1903, звучат строки Жилки из «Вершаў спадзявання», 1924 – 1925. Сравним у Блока: «Я не скрываю, что плачу, когда поклоняюсь, / Но, перейдя за черту человеческой речи, / Я и молчу, и в слезах на тебя улыбаюсь: / Проводы сердца – и новые встречи» [1, с. 118]; и у Жилки: «Як дзяцінства гады незваротныя, / Тыя гукі, што родзяцца ў цішы; / Як вады плюскатанні пяшчотныя, / Чараванне тых слоў закалыша. // І ушчэнт закаханасці поўныя / І таго, што не выкажаш мовай, / Мы пяройдзем мяжу ў невымоўнае, / За рубеж чалавечага слова» [2, с. 89]. В одном из писем Жилки в Россию, к Лидии Силаевой (датируется 1922 – 23 гг.), находим ту же отсылку, выделенную в тексте самим поэтом, причём на фоне тютчевской темы «Silentium»: «…голоса из запредельных, далеких стран звучат очаровательно и волнующе. В них опять чудится искрометный костер живого, взыскующего духа и те невиданные пути, что ведут в глубине к ясности понимания “за черту человеческой речи”» [1, с. 253].

Владимир Жилка, сопровождая свои стихотворения эпиграфами из Блока, зачастую подчеркивал таким образом приверженность к узнаваемому блоковскому стилю как к некоему инварианту.

Интересно, что один из современников Жилки, критик Антон Адамович, не придав никакого значения влиянию Блока на Жилку, усматривал в лирике белорусского поэта проявления «национального эроса», «слияние эротической лирики, любовной лирики, с лирикой национально-идейной <…>, слияние, в результате которого образ возлюбленной – Её (теперь уже конечно с большой буквы) становится для поэта образом самой Отчизны, нации, объектом его национального эроса…» [3, с. 11 – 12].

Прав ли Ант. Адамович, можно судить по множеству хрестоматийных строк Жилки; например, по тем, которые написаны на могильном камне поэта. Они – из стихотворения «Няма збавення» («Нет спасения», 1924 – 1925): «Няма збавення» / Апроч пекнаты. / Ў маім маленні / Адзіная ты. // Адной між дзеваў / І верных жанок / Высокіх спеваў / Адвечны зарок! // Прамень світання / І сонечны госць, / Людзей вітання / Ты вартая ёсць! // О, будзь хвалёна, / Вялічана будзь! – / Табой збавёны / Не вызнае жудзь. // Малю й гукаю / Ў няўхільную сінь: / – З тугой адчаю / Мяне не пакінь! // Ў баі жыццёвым / Адвагі прыдай, / Надзеі словам / Мяне прывітай. // Пакліч павеўна / І радасць разлі, / Дазволь мне пэўна / Ступаць па зямлі» [2, с. 88]. В этих строках прежде всего очевиден опыт Блока-символиста, который Жилка оригинально усвоил и развил в соответствии со своими идеями Красы, со своим желанием служить родине и поэзии в Храме Красоты, о чем свидетельствует дневник поэта за 1923 – 1926 годы [2, с.с. 155, 164].

Пожалуй, наиболее заметно влияние Блока в интимной лирике Жилки. Оно прослеживается во всем творчестве поэта. Так, сонет «Каханне» («Любовь») датируется 1921 годом. Музой Жилки сделалась скромная деревенская девушка (Анна Яцевич [4, с. 63]), которая, по словам В.Колесника, робела и смущалась, замечая внимание к себе ученого кавалера. Начинается сонет «Каханне» словами: «З’явілася, і чую сіл крыніцу» [2, с. 30 – 31]. Далее Жилка экспрессивно и радостно воспевает красоту «чаровницы», таинственность складок ее одежды и приветствует «светлоокую Лауру». Блоковский цикл «Фаина» (1906) открывается строфой «Вот явилась. Заслонила / Всех нарядных, всех подруг, / И душа моя вступила в предназначенный ей круг» [1, с. 298]. Эти стихи звучат совсем в ином регистре; страстность блоковского героя несет в себе не только светлые эмоции, но и предчувствие гибели, и суггестивно выраженную доминирующую тревогу. Однако начальное «З’явілася…» своей страстностью алюзийно отсылает нас к «Вот явилась…».

Цикл Жилки из 11 стихотворений под названием «Вершы спадзявання» [2, с.83 – 91] читается как своеобразная дань Блоку, парафразы блоковских тем и образов из «Ночной Фиалки», «Города», «Снежной маски», «Фаины». В некоторых произведениях Жилки можно увидеть и более явственные отсылки к Блоку: «Не кляні, о анёл-абаронца! / Вартаўнік маіх спраў, не кляні. / І самому мне нудна бясконца / Валачыць мае чорныя дні…», 1926; «Крыху ўзрушаны і рады, / Спатыкаюся з табой, / І цвітуць твае пагляды / І ўва мне і нада мной…», 1923; «Зацвілі твае вочы між тлуму, / І здаецца, твой стан мільгануў…», 1923; «Твае блакітнасці нязменны, / Нязменна хараство тваё. / А я атруты келіх пенны / Разліў якраз ў жыццё маё …», 1924; «Хто там паклікаў? / Спяшаю за кім? / Хто так ўладарна й нячутна? / Ты, незнаёмая, правам якім, / Сілай якою магутна?», 1924 [2, с.с. 94, 54, 55, 60 – 61, 69]. В других же, как и в цикле «Вершы спадзявання», мы находим не столько буквальные совпадения локальных образов, сколько блоковские интонации, символистскую стилистическую окрашенность: «Нягоды твой не зменяць крок , / І ты пяшчотная ўсё тая ж, / І радасці жыцця ў вянок, /Як і калісьці, завіваеш» [2, с. 120]; т.е. невзгоды не изменят твоей поступи, и ты все та же нежная, и радости жизни, как и когда-то, венком завиваешь. Здесь можно вспомнить близкие именно стилистически блоковские строки (1908): «Всё та же ты, какой цвела когда-то / Там, над горой туманной и зубчатой, / В лучах немеркнущей зари» [1, 417]; или строки того же 1908 года: «И вот опять, и вот опять, / Встречаясь с этим темным взглядом, / Хочу по имени назвать, / Дышать и жить с тобою рядом…» [1, с. 321].

Если бы не великая любовь Жилки к поэзии Блока, о чём он так много говорил и писал, то возможно, мы и не соотносили бы столь однозначно подобные фразы: блоковскую «Знаю я твоё льстивое имя, / Чёрный бархат и губы в огне» [1, с. 442] и жилковскую «Ты варожыш, ты чаруеш, / О чароўная, бы світ, / Абяцала – падаруеш / Губ вясёлы аксаміт» [2, с. 54]. Как рожденные блоковским символизмом припоминаются-узнаются в стихах Жилки те руки-лилии, сны о хрупком счастье, мрамор светлого чела под прядями глухой метели, которые в белорусской поэзии впервые изобразил именно он, Владимир Жилка: «Ледзь знаёмы пачуецца гук, / І туга, і хаўтурнае змоўкне галошанне. / О лілеі пяшчотныя рук, / Мая радасць і дзень уваскрошання!» [2, с. 87]. Или: «Нашто ж хадой прыйшла ўрачыстай, / Нашто ты, светлая, прыйшла / Ў сваёй апратцы снежна-чыстай / Ў прытулак зла?» [2, с. 86]; т.е. зачем пришла поступью торжественной, зачем ты, светлая, пришла в своих одеждах снежно-чистых в обитель зла. В поэзии Блока и загадочная героиня, и снежная стихия, и обитель зла – важнейшие образы-концепты. Жилка пишет по-своему и о своем, но сохраняет «память жанра», блоковское «легкое дыхание» в поэтических признаниях в любви: «Жыццём, жыццём як хісткай кладкай, / Бурліцца, пеніцца вада… / Ты нада мною вееш згадкай, / Мая ж няроўная хада.<…> // І каб не сны ў душы прапаснай, / Які б ён – сэнс таго быцця, // І каб не ты з усмешкай яснай, / Усмешна-ясная мая!” [2, с. 86 – 87].

Аналогичный жанровый след заметен в стихотворении Жилки «Народнае» (из не датированных), которое своим пафосом и образностью вызывает в памяти, наряду с некоторыми классическими произведениями М.Богдановича, блоковский цикл «Вольные мысли», 1907, особенно фрагмент «В дюнах»: «Я не люблю пустого словаря / Любовных слов и жалких выражений <…>» [1, с. 334]. Подобно блоковскому, герой Жилки размышляет о чувственном. Он проходит вдоль деревни, мучимый жаждой; видит девушку, которая поливает цветы перед хатой, и просит пить. «Дзяўчына ахоча падала мне / конаўку халоднае празрыстае вады, / а сама лагодна следкавала, / як смагла я піў. / Яна была моцнай, чырванатварай / і не мела нічога нябеснага, узносячага, / толькі капоцік прыкрываў / прудкія малыя грудзі – / як з абразоў галандскіх майстроў, – / якія абяцалі цёплыя зямныя радасці». И далее герой думает: как хорошо оставить туманные мечтания и эту слабую влюбленность, а вот полюбить губами, руками, всем телом такую здоровую, теплую, как эта. Забыть обо всем мистическом, а нежить цветник перед хатою … Вечером же после потной работы помыть руки и усесться в кругу семьи за общую миску пахучего ужина. «Так я думаў, калі піў, / таму на развітанне / Пажадаў ёй здароўя / і прыгожага жаніха. / І пайшоў далей, сумуючы, што мой шлях / Цяжкі і самотны, / І ніколі не быць мне простым» [2, с. 125 – 126]. Этот верлибр Жилки аллюзийно отсылает также к знаменитым верлибрам Блока «Когда вы стоите на моём пути», 1908; «Она пришла с мороза», 1908, и др.. Комментируя подобные стихи Жилки (в частности – «Марта», где Жилка использовал евангельский сюжет), Владимир Колесник подчеркивал: «Контрастное столкновение «низкой» эротики с экзальтированной духовностью может навести на аналогии с излюбленными штампами парнасцев и неоромантиков», однако по сути «утверждение красоты в будничном было для Жилки приближением к белорусской поэтической традиции…» [4, с.с. 245, 248], было продолжением традиции видеть скрытую красу и мощь в том, что внешне может казаться некрасивым.

Между тем, некоторые схожие мотивы в поэзии Блока и Жилки звучат контрастно.

Известно, какое важное место в лирике Блока занимает тема загадочной Незнакомки, в связи с которой академик И.Науменко упоминал «Вершы аб Вільні» («Стихи о Вильно») В.Жилки. И.Науменко писал, что эти стихи «сразу захватывают в плен ритмико-интонационным рисунком, который запал в память после блоковской «Незнакомки». «Вялікай вуліцы экзотыка // Тэатры, кіно, шпіталі: // І маліцвенна ўзносіць готыка // Да неба тонкія шпілі…» [6, с. 684].

Город как средоточие греха рисуется у обоих поэтов. У Блока: «Здесь ресторан, как храмы, светел, / И храм открыт, как ресторан…» [1, с. 267]. У Жилки – в «Вершах аб Вільні» («Стихах о Вильно»): «Плыве па вулках пыха панская, / Распуста, блуднасць і мана; / І ярасць жорсткая, паганская / Бліскае ў вочах ліцвіна» [2, с. 76]. Финальные же строки у каждого особенно ярко подчеркивают смысловые различия национальных контекстов. Самое очевидное из таких различий раскрывается в финальных строках; у Блока: «На безысходные обманы / Душа напрасно понеслась: / И взоры дев, и рестораны / Погаснут все – в урочный час». У Жилки – вдруг резкий стилевой переход к подчеркнуто-гражданственному восклицанию: «О, места роднае, каханае, / Цябе залье крывіцкі рух!» Интересно следующее. В окончательной редакции процитированное стихотворение Блока называется по первой строке – «Ты смотришь в очи ясным зорям»; известно, что в блоковском сборнике «Земля в снегу» оно имело заглавие «Напрасно». Это блоковское «напрасно», символистское мироощущение контрастирует с жилковской романтической верой в белорусское возрождение, в «крывіцкі рух».

Таким образом, прежде всего Жилке удалось привнести в свою поэзию блоковскую инфернальность, мелодичность, психологизм. Ему (вслед за Янкой Купалой, Максимом Богдановичем, др.) удалось сделать так, чтобы белорусское слово, в современных Жилке печатных изданиях преимущественно «сырое», в начале ХХ века еще слишком предметное, привычное скорее к описанию вещей, чем сложных чувств, еще не отшлифованное в постоянном художественном употреблении, – чтобы такое слово зазвучало по-блоковски гармонично. В творчестве В.Жилки белорусская поэтическая речь, сама стихотворная техника вышла за грань возрожденческого романтизма и неоромантизма, но не в направлении к жизненным реалиям, а в сферу мистического и суггестивного, символистского. В целом ряде стихотворений В.Жилки узнаётся своеобразный диалог с отдельными блоковскими мотивами и образами, которые поэт переосмыслил и превратил в явления белорусской художественной культуры.

Литература

  1. Блок А. Стихотворения / Вступит. статья, подготовка текста и примечания Вл.Орлова. – Л.: Советский писатель, 1955. – 638 с. [«Библиотека поэта», большая серия, 2-е изд.]
  2. Жылка Ул. Выбраныя творы / Укладанне, прадмова і каментарыі М.Скоблы. – Мінск: «Беларускі кнігазбор», 1998. – 358 с.
  3. Жылка Уладзімер. Творы. Да 20-х угодкаў сьмерці / Пад рэдакцыяй і з камэнтарамі Ант.Адамовіча. Ню-Ёрк, 1955.
  4. Калеснік У. Ветразі Адысея. Уладзімір Жылка і рамантычная традыцыя ў беларускай паэзіі. – Мінск: «Мастацкая літаратура», 1977. – 328 с.
  5. Калеснік У. Пяснярскі лёс // Жылка У. Пожні: Вершы, пераклады, крытычныя артыкулы. Мн., 1986.
  6. Навуменка І.Я. Уладзімір Жылка // Гісторыя беларускай літаратуры ХХ стагоддзя: У 4 т. Т. 2 / Нац. акад. навук Беларусі. Ін-т літаратуры імя Я.Купалы. – 2-е выд. Мн.: Беларуская навука, 2002. – С. 673 – 689. (903 с.)
  7. Нарысы па гісторыі беларуска-рускіх літаратурных сувязей: У 4 кн. Кн. 3: 1917 – 1941 гг. Мн., 1994. – С. 22-23.

РЕЗЮМЕ

В ряде стихотворений В.Жилки очевиден своеобразный диалог с отдельными мотивами, образами, интонациями А.Блока. Все эти элементы В. Жилка переосмыслил и превратил в явления белорусской художественной культуры. Рецепция (восприятие и преобразование) белорусским поэтом лирики Блока привели к возникновению оригинального индивидуального стиля Жилки – символиста.

Матэрыялы артыкула публікаваліся [у]: Синькова Л.Д. Александр Блок в жизни и творчестве Владимира Жилки // Серебряный век: диалог культур, Одесса, 2012;

Синькова Л.Д. Александр Блок в жизни и творчестве Владимира Жилки // Сінькова Л.Д. Паміж тэкстам і дыскурсам: Беларуская літаратура ХХ – ХХІ стст. : гісторыя, кампаратывістыка і крытыка (літаратурная крытыка, артыкулы, гутаркі) / Людміла Сінькова. – Мінск : Паркус плюс, 2013. – С. 38 – 48. (296 с.)